который был в ярости. Я опасался, что он выйдет из Совета»[839]. Трумэн нажаловался «доброму следователю» — Сталину: «Я настоятельно прошу, чтобы Вы снеслись с г-ном Молотовым и сообщили ему, что он не должен допустить прекращения работы Совета, ибо это неблагоприятно отразилось бы на международном мире». Молотов, ознакомившись с этой депешей, писал: «Послание Трумэна немного пахнет испугом». Сталин ответил президенту: «Считаю, что позиция Молотова строго держаться решения Берлинской конференции не может создать плохого впечатления и не должна кого-либо обидеть»[840].

Союзники начали проявлять колебания. Бевин писал Бирнсу, что «мы все согласились, что с точки зрения буквы права Молотов прав, но его позиция не оправдана с моральной точки зрения». Бирнс в попытке выйти из тупика предложил договориться о созыве мирной конференции с участием пяти членов Совета в обмен на принятие советской позиции о процедуре рассмотрения мирных договоров в СМИД[841].

— Если правительство США договорится с правительством СССР о признании правительств Румынии и Болгарии, то и по остальным вопросам будет нетрудно договориться. Иначе бесцельно созывать мирную конференцию[842], — был ответ Молотова.

В конце сентября споры вокруг процедуры стали приобретать скандальные формы. Молотов предложил новую уловку: если какой-то член СМИД отказывается от ранее принятого решения, оно перестает действовать. Дальнейшее он описывал Сталину: «Этим я намекнул на наше требование пересмотреть решение Совета от 11 сентября. В это время Бевин с обычной для него развязностью заявил, что он не может согласиться с таким толкованием прав министров и что метод отказа от совместно принятых решений очень близок к гитлеровскому методу. Я заявил, что если Бевин не возьмет свои неуместные слова обратно, то я не смогу участвовать в этом совещании»[843].

Версия Гарримана: «Молотов вскочил, как только слова Бевина были переведены, и стал выходить из комнаты… Я давно усвоил, что можно критиковать русских, но нельзя сравнивать их с Гитлером. Я полагаю, от Бевина нельзя было ожидать подобного понимания. Молотов, как бы то ни было, был в состоянии контролируемой ярости. Я наблюдал его вблизи, когда он подходил к двери, и мне казалось, что он разрывался между желанием уйти, что означало бы срыв конференции, или остаться. Комната была плотно заполнена людьми. У меня создалось впечатление, что Молотов делал все возможное, чтобы между ним и дверью оказалось как можно больше людей. Затем Бевин, конечно, произнес: “Я извиняюсь, если вас оскорбил”. Молотов остановился, повернулся и занял место за столом». Бевин потом сожалел о своей неуклюжести[844].

Сталин подбодрял Молотова: «Подтверждаю твою позицию. Не воспринимай махинации Бевина в трагическом свете, а смотри на все это спокойно. Мы ничего не проиграем, проиграют только они»[845]. В принципе, после этого скандала работу конференции можно было заканчивать, Молотов больше не разговаривал с Бевином. Но Ван Шицзэ попросил продолжить переговоры. 2 октября была его очередь председательствовать. В какой-то момент, когда переговорщики застыли в мрачном молчании, китайский министр произнес: «Я тот человек, который продлил работу до сегодняшнего дня. Я не слышу предложения о следующем заседании. Объявляю заседание Совета закрытым». Так Лондонская конференция СМИД и закончилась — даже без принятия коммюнике.

Самым запоминающимся событием в ходе конференции Бирнс назвал прощальный прием, который устроил Эттли. Настроение было напряженным, тосты короткими и программа вечера, казалось, подходила к концу гораздо раньше запланированного. Неожиданно Бевин стал напевать. Бирнс заметил, что петь тот не умеет, но в составе американской делегации есть замечательный певец — полковник Келли. Бевин заказал ирландскую песню, которую неожиданно подхватил весь зал — добрая сотня человек, включая Эттли и Молотова. По заявке главы советской делегации песня была исполнена на бис. Обстановка разрядилась[846]. В мировой политике не все было потеряно.

Срыв переговоров был расценен в Вашингтоне как результат возросших аппетитов СССР, которому нужно противопоставить еще более твердый отпор. Молотов, писал знаток ядерной политики и дипломатии Д. Холловей, «вел себя таким образом, чтобы создать впечатление, что Советский Союз не запугать и не принудить к уступкам посредством американской атомной монополии. Если это действительно было его целью, он добился блестящего успеха. Бирнс теперь понял, что русские были, по его собственным словам, “упрямы, настойчивы и не из пугливых”. На Трумэна также произвело впечатление, что бомба не оказала никакого влияния на Молотова…» Успех Молотова в Лондоне был куплен дорогой ценой. Лондонская встреча закрепила за ним репутацию «господина Нет»[847].

…Великая Отечественная война стала одной из немногих в истории России, окончание которой не повлекло за собой крупных изменений во внутренней политике. 5 сентября 1945 года был упразднен ГКО, но уже 6 сентября Политбюро утвердило постановление СНК, сохранившее устоявшееся в годы войны разделение высшего органа управления на две самостоятельные структуры. Первая — Оперативное бюро СНК по вопросам работы промышленных наркоматов и железнодорожного транспорта под председательством Берии, куда также вошли Маленков (заместитель), Вознесенский, Микоян, Каганович, Косыгин. Вторая — Оперативное бюро СНК по вопросам работы наркоматов и ведомств обороны, военно-морского флота, сельского хозяйства, продовольствия, торговли, финансов, здравоохранения, образования и культуры в составе Молотова (председатель), Вознесенского (заместитель), Микояна, Андреева, Булганина и Шверника. Координацию международной деятельности обеспечивала Внешнеполитическая комиссия Политбюро — Сталин, Молотов, Берия, Микоян, Маленков и Жданов[848]. Руководство ядерным проектом перешло Берии: Молотову в последующие месяцы и годы предстояло ббльшую часть времени провести за пределами страны, дипломатическими средствами закрепляя результаты Победы.

Реальная власть в послевоенные месяцы была в руках «пятерки» — Сталин, Молотов, Берия, Маленков, Микоян. Причем в это время Сталин начал заговаривать о своей отставке. Не думаю, что он всерьез помышлял об уходе. Здесь был и элемент кокетства («уговорите меня остаться»), и желание прощупать лояльность своих подчиненных. При этом в качестве возможного преемника и сам Сталин, и его коллеги называли Молотова, который вспоминал: «Уходить Сталину на пенсию нельзя было, хотя он и собирался после войны. “Пусть Вячеслав поработает!”» Молотов был популярен. По словам писателя Константина Симонова, он «существовал неизменно как постоянная величина, пользовавшаяся — боюсь употребить эти громкие, слишком значительные слова, хотя они в данном случае близки к истине, — в нашей стране, в среде моего поколения, наиболее твердым и постоянным уважением и авторитетом»[849].

Подобный — полуофициальный — статус преемника создавал для Молотова колоссальные проблемы. Сталин видел в нем не только, а может, и не столько преданного соратника, сколько соперника. А другие коллеги по пятерке и Политбюро — как главное препятствие на их собственном пути на властную